Оборот

Франц шел по мюнхенским дорожкам веселым быстрым шагом, изредка поглядывая на старые наручные часы. По правую руку, чуть отставая, его догонял верный друг по службе – Константин Федорович Морской, профессор медицины в Санкт-Петербургском университете, покинувший Россию на время небольшого отпуска. Наматывались круги по местному парку, поддерживался незамысловатый, но весьма интересный разговор:
—  Человечество вскоре достигнет пика своего прогресса; дирижабли, самолет Райтов… Мы сможем обуздать природу, ведь именно человек – главное вселенское творение.
—  Зачем? Ради чего? – опередил Константин Федорович – Не дойдет ли дело до войны? До революции?
—  Что нам война? Война – часть великого цикла, колеса, которого не остановить: сегодня мир – завтра война, и опять, и снова.  Думаю, Вы, Константин Федорович, стали забывать, хоть я и не профессор, – плел Франц с ухмылкой, какую обычно изображают избалованные дети, – Что мы люди двадцатого столетия, грамотные и образованные! Тринадцатый год на дворе, до войны дело не дойдет. Дипломатия – наше новое решение, а технический прогресс в этом поможет.
Яркое мюнхенское солнце стояло в зените.  Его лучи били в глаза прохожим, ветер весело сносил дамские шляпки и котелки местных генералов. Пройдя еще один круг, собеседники набрели на маленькую деревянную будку, в которой молодой человек лет двадцати или тридцати продавал билеты на местное новшество – «Обозревательное колесо».
—  Не хотите прокатиться, Константин Федорович?
—  Не опасно ли?
— Что вы, что вы, Константин Федорович, абсолютно безопасно, гарант американских и англицких мастеров!
Пред ним предстал огромный блин, насквозь пронзенный десятками спиц, словно паутина окутала вращающуюся ось. Восемьдесят метров длинною, почти столько и в высоту – вот оно, ещё одно изобретение человека. Оплатив билет (двадцать марок с небольшим), они кивнули механику, открывшему им дверь в кабинку. Шестерёнки зашевелились, мотор загудел.
— Сейчас мы внизу, в самом начале этого пути. Тут нам и место. Человеку не дозволено прыгнуть выше дерева, это приведет к нарушению баланса, той идиллии, которую мы так усердно пытаемся построить.  Это, как вы там говорили – своеобразное колесо. Мы находимся в состоянии мира, но колесо может перевернуться.
Колесо медленно и скрипуче преодолело половину своего пути. Апогей пройден. Внизу расположился старый могучий город, населенный призраками прошлого и отзвучавшей музыкой Вагнера. Константин Федорович был впечатлен открывшейся панорамой, ему не удалось проронить ни слова.  Франц прервал эту паузу:
— Без прогресса не увидели бы вы такого зрелища. Но нет прогресса без войны. Закончим с этим, мир сотворим потом.
Колесо совершило оборот и остановилось. Собеседники покинули кабинку, обменялись пожеланиями и попрощались.
Тогда, тем летним мюнхенским утром, они не могли знать, что осенью следующего года сербский студент дважды выстрелит в наследника австро-венгерского престола, а лидеры великих империй, ожидающие должного повода, решатся «перевернуть колесо». Новая великая война изменит ход истории, заставит крутиться исторический лимб с бешенной скоростью, ускорит время, разрушит империи, разорвёт человеческие связи. Новшества технологического прогресса обратятся против человечества – отныне так будет всегда.
Франц Рaд и Константин Федорович по воле судьбы оказались разделены линией фронта: один воевал за царя, другой за кайзера. Несколькими годами позже этих титулов не станет, как и государств, к которым они принадлежат. Последняя их встреча произошла зимой шестнадцатого года, под Верденом: пересеклись на поле битвы, перетаскивая в окопы раненых и убитых. В грязи и крови, своим внешним видом они – некогда друзья – скорее походили на живые трупы; их лица смешались с самодельными марлевыми масками, стали неразделимы. Франц узнал Константина. Константин еле выдавил из себя: «Мир сотворим потом, мир сотворим потом…». Франц все понял. Они вернулись к главному делу – спасали тех, кого еще возможно. 
После войны о Константине Федоровиче было известно немного; говорят, он был убит красноармейцем под Омском. В начале восемнадцатого Франц получил серьёзное ранение, лишился глаза. За отвагу был награжден Железным Крестом. Дальнейшая судьба его неизвестна. 

***
Огромная пустошь – всё, что осталось от небольшого, но по-своему прекрасного европейского города, Варшавы. Шесть лет назад по этим маленьким улочкам бродили тысячи людей – учились, работали, гуляли с детьми. Они жили мирной жизнью. Для Антона, который, как и сотни тысяч таких же молодых юношей, попал на фронт в свои неполные восемнадцать лет, война стала жизнью.
Сегодня, шестнадцатого января тысяча девятьсот сорок пятого года, Красная Армия вынудила врага обратиться в бегство и покинуть польский город. Так Антон стал освободителем — но об этом он узнает потом. В тот момент он был лишь частью 61-ой армии, свидетелем всех ужасов, что происходили в течение последних пяти лет.
Антон и его сослуживец Захар Мельников бродили по руинам города в поисках выживших и раненых. Вокруг них вихрем куражилась пыль, словно дух войны всеми силами напоминал о себе. Трупы, обрывки одежды, оружие – казалось, это всё, что осталось от города. Солнца не было видно, тишину прерывали раздававшиеся вдалеке выстрелы.
На обратном пути в штаб они набрели на зелёное пространство, некогда бывшее парком. Над руинами величественно возвышалось чудом сохранившееся колесо обозрения — немой памятник былой жизни, которую Антон уже почти не мог вспомнить.  Завязался разговор:
— Можешь представить себе, что когда-то тут царила мирная жизнь? Боюсь, я уже нет, — сказал Антон.
Под ногами Захар обнаружил старую брошюрку, кажется, за тридцать девятый год. На ней были запечатлены черно-белые фотографии того парка в первозданном виде. 
— Когда-то, наверное, мог. Но теперь, думаю, это не представляется возможным. Захар «сделал акцент» на предпоследнем слове.
Они добрались до колеса. Ржавые спицы будто вонзились в его диск, на кабинке виднелись следы от пуль и осколков – все стекла были разбиты. От кассовой будки остались лишь хаотично разбросанные брусья.  
— Что, если существует эдакое колесо, управляющее миром? Совершает оно половину оборота – наступает мир, еще половину – война... Такой своеобразный вечный цикл. Может, какой-то чудак взял и перевернул его? Может, оно просто двигается вспять?  
— Боюсь, Захар, обратить ход истории не в наших силах. Человечество натворило столько бед, что этот грех никак и никому не отмыть.
Спустя четыре месяца война завершилась. Всюду слышался баритон Левитана, слёзы радости шли на лицах граждан, долгожданное «мирное небо надо головой». 
После войны Антон вернулся домой в Ленинград, в маленькую сталинскую квартиру на пятом этаже. Семьи он не застал. Блокада добралась и до них. Долгие годы он страдал от ночных кошмаров: то колесо, когда-то увиденное им в парке, преследовало его. Больше он не мог жить прежней размеренной жизнью: душой и телом, своим разумом он оставался на войне, стал её частью, очередной шестерёнкой. Война поглотила его. 
Захар же не дожил трех дней до окончания войны – его задело осколком под Берлином. Все, что от него осталось – зеленый треугольник на столе родителей. Захара, как и его друга, как и миллионы им подобных «переехало» то самое колесо. Кажется, его не остановить.

Аюпов Рамазан